Анатолий Петухов - Сить — таинственная река
— А Сережки нету? — спросил Толька.
Бабка долго смотрела на него, потом сказала:
— Не Толька ли аксеновской пришел? Али вернулся из больницы-то?
— Раз тут, значит, вернулся.
— А батьку-то твоего ведь увезли. Поди, знаешь?
— Знаю. Сережка где?
— Сережка-то? Дак он на покосе. Сено на Макарихиных пожнях кладут.
Толька присвистнул: до этих пожен не меньше десяти километров!
— А Васька Гусь не знаешь где?
— Васька-то? Дак он комбайну делает.
— Какой еще комбайн! — рассердился Толька. — Неужто Ваську Гусева не знаешь?
— Дарьиного-то?
— Ну!
— Дак я про его и сказываю. Комбайну делает, с Ванькой Прокатовым…
Толька выскочил на улицу. Видать, бабка вовсе из ума выжила! Он отправился к Вовке Рябову. Но и Вовки дома не было. Соседские девочки сказали, что он ушел загребать сено.
Смутная тревога охватила Тольку. Что случилось? Почему Сережка и Вовка ударились в работу? И куда в самом деле девался Гусь? Он все-таки решил сходить за деревню, где у зернотока стоял прокатовский комбайн. Гусь оказался там.
— Хо! Толька! Привет! — обрадовался Васька. — Когда прикатил?
— Да вот сейчас…
— Ну-ко, ну-ко, как тебя починили-то, дай посмотреть! — Гусь долго разглядывал Толькин нос и заключил: — Здорово сделали! Новый, что ли, поставили? У тебя не такой был…
— У них запчастей не то что у нас, побольше! — сказал Прокатов. — Принесут целый ящик носов — вот и выбирай!
— А транзистор откуда? В придачу к носу дали? — спросил Гусь.
— Купил. — Толька включил «Альпинист». Приемник тихо запотрескивал, потом зашипел, и из него раздался отчетливый и чистый голос диктора.
— И сколько отдал?
— Двадцать.
— Ну и дурак! — ахнул Гусь. — За такую побрякушку?! На черта она тебе? Дома и приемник есть, и динамик…
— А в лес пойдем, разве плохо? С музыкой!.. Он ведь не тяжелый, — слабо защищался Толька, не ожидавший, что Гусь не одобрит покупку. Чтобы переменить разговор, он спросил: — Ты что, работаешь или так?
— Работаю. Вторую неделю.
— И долго будешь?
— Чего? Работать-то?
— Да.
— До школы.
— Что это всех вас свихнуло? Сережка и Вовка тоже на работе… Чудаки! В такую-то погоду…
— Ты тут антирабочую пропаганду не толкай! — полушутя, полусерьезно сказал Прокатов. — Поболтались, и хватит, за ум пора браться.
— А я завтра на Сить хочу махнуть, — сказал Толька, будто не расслышав замечания Прокатова. — Рванем?
— Нет, — ответил Гусь. — До воскресенья никуда.
— До воскресенья погода может испортиться.
— Ну что же… Раньше — никак.
— Ну и ну! — Толька покачал головой. — Будто на принудиловке… Валяй вкалывай! — и пошел прочь.
— Заходи вечером-то! — крикнул вслед ему Гусь.
— Может, зайду, — пообещал Толька не оборачиваясь.
Когда он ушел, Прокатов сказал:
— Ишь каким хлюстиком похаживает! Смотри на его уговорчики не поддавайся!
— Мне на его уговоры наплевать. Решил работать — значит, все…
Гусь не скрывал от Прокатова, что работа, которую они выполняют, ему не по душе. За что ни возьмись, все старое, того нет, другого нет, всякую пустяковину приходится приспосабливать по-кустарному, зубилом да напильником. Кое-что, правда, вытачивали ребята в центральных ремонтных мастерских, куда чуть не каждый день ездил на своем мотоцикле Прокатов. Но все это не то. Были бы новые заводские детали, поставили бы их — и конец мытарствам. Еще бы лучше ремонтировать комбайн в мастерской. Там все-таки токаря, слесаря, сварка… Но мастерская заполнена техникой до отказа. К тому же Прокатов считался в колхозе не только хорошим комбайнером, но и мастером на все руки и свой комбайн готовил к работе каждый год самостоятельно. Однако его «СК-4» уже порядком износился, и ремонтировать его становилось все труднее и труднее.
Но Прокатов утешал:
— На старой машине и учиться надо! Когда каждую шестеренку да каждый болт в своих руках подержишь, тогда и комбайн знать будешь. Это надежней любых курсов!..
И Гусь старательно делал все, что поручал ему комбайнер. Так же усердно он работал и один, когда Прокатов уезжал в мастерские. Вот почему после ухода Тольки Аксенова не было нужды в лишних словах: Прокатов знал, что Гусь не из тех, кто легко поддается влиянию со стороны…
Вечером, когда Гусь пришел с работы, Толька уже ждал его. Дарья налила в умывальник горячей воды и стала накрывать стол к ужину.
Гусь умывался не торопясь, старательно смывал с лица, шеи и рук мазут. И было во всем этом что-то такое по-настоящему взрослое, отчего в Тольке вдруг вспыхнула зависть к другу.
— Ты с какой это малины работать-то надумал? — спросил он.
— Захотелось, вот и надумал, — ответил Гусь. — А вообще-то знаешь как охота в лес смотаться! — неожиданно признался он. — На Пайтово бы озеро опять…
— Кто тебя держит? Ты же не обязан каждый день с утра до вечера ломить. Дело добровольное: захотел — вышел на работу, захотел — в лес подался. Тебя не имеют права заставлять…
— Никто и не заставляет. Сам! — жестко ответил Гусь.
— Поробил бы и ты, Толенька! — вмешалась Дарья, которая была несказанно рада, что сын наконец взялся за ум. — Теперь батьки нету, дак тяжельше жить-то. Парень ты не маленькой, пора матке пособлять…
— Еще наработаюсь. Не к спеху!.. — поморщился Толька. Ему было неприятно, что уже второй человек говорил об одном и том же.
Толька так и не стал ходить на работу. Он предпочел оставаться дома с младшим братом и сестрой, которых до этого мать брала с собой на покос.
29В субботу, в банный день, работу кончили раньше. Гусь забежал было к Тольке, но того, как обычно, не оказалось дома. Его братишка и сестренка, грязные до ушей, копались в песке у завалинки.
«Ну и черт с ним! — в сердцах выругался Гусь. — Придет сам, если надо…»
Толька и в самом деле пришел очень скоро вместе с Сережкой и Витькой. Он принес сеть. Ребята расстелили снасть во дворе на лужайке, потом осторожно, чтобы не запутать, подняли на изгородь.
Витька оглядел огромную дыру посреди сети, зачем-то соединил обрывки верхней тетивы и сказал:
— И вы говорите, что это щука так ее распластала?
— Конечно, — ответил Толька. — Сами видели.
— Щуку-то, может, и видели… Кто-то на моторке по сетке просадил, вот что!
— На мото-орке! — удивился Сережка, и ему стало неловко за Витьку, который на этот раз так глупо ошибся.
А Гусь сдержанно сказал:
— На моторках по Сити в жизни никто не ездил — порогов много.
Витька смутился.
— Не знаю. Но это не щука!
— Наверно, крокодил! — съязвил Толька.
— Может, и крокодил. — Он поднял глаза на Гуся. — Это же капрон! Такой шнур и лошади не порвать. А вы — щука! Померещилось вам…
— Хы! — усмехнулся Гусь. — Всем троим померещилось? Не думаю. И шнур, между прочим, не оборван, а перекушен. Или ты не знаешь, какие у щуки зубы!
— Знаю, потому и говорю.
Ребята спорили долго, но к согласию так и не пришли.
— Вот что, — сказал Гусь, чтобы положить конец этому спору, — Починим сетку и поставим ее на то же самое место; посмотрим, что будет. А на Пайтово сходим в другой раз.
Сеть разрезали поперек, выкинули из середины метра три рвани, а потом аккуратно, в каждой ячее, связали вместе оба конца.
— Во, как новенькая стала! — удовлетворенно сказал Сережка. Втайне он был несказанно рад, что Гусь наконец решил сводить Витьку на Сить, к шалашу, и больше не нужно будет скрывать от нового друга заветное место.
А Толька был недоволен решением Гуся: если Витька будет принят в компанию, тогда он, Толька, отодвинется на второе после Витьки место.
30Ребята не были у шалаша целый месяц. За это время здесь ничто не изменилось, разве только речка немного обмелела. Шалаш был в полном порядке, плот, причаленный к берегу, стоял на прежнем месте. На старом кострище чернели головни, а неподалеку возле пня, выбеленная солнцем, лежала тряпка, которую когда-то отмачивал от разбитого носа Толька.
Все это так живо напомнило Гусю последний день на Сити, что он почувствовал, как учащенно забилось сердце. Он вспомнил, как робко и растерянно стояла Танька с пустой эмалированной таркой в руках, встреченная им и Кайзером, и как у нее дрожали руки, когда она пыталась перевязать разбитый Толькин нос. А потом… Потом свершилось неожиданное и самое главное: желтым огоньком мелькает между деревьями Танькино платьице — и буйный азарт, какая-то бешеная вспышка удали! Стремительный бег, не разбирая пути, и вот она стоит рядом, тоненькая и стройная, как балерина, лучшая из лучших, единственная!.. А какая маленькая и слабая была ее рука…
— Ты чего? — спросил Сережка, остановившись возле Гуся. — Какая это тряпка?
